Шкловская земля может гордиться тем, что подарила миру и воспитала много удивительных людей, прославивших ее в различных областях науки, искусства, государственной деятельности и т.д.

Так, имя Валентина Антоновича Юревича (1938-2008) – ведущего научного сотрудника Астрономического Совета АН СССР – широко известно в научных кругах. Валентин Антонович был уникальным исследователем в области археоастрономии Южной и Средней Америки. Ему довелось побывать в научных командировках в 17 странах мира. Примерно в течении 12 лет он работал специалистом-исследователем и преподавателем астрономии в нескольких странах Латинской Америки. 

О том, что корни Валентина Адамовича, родившегося в г.Калинковичи Гомельской области – на Шкловщине, а также о том, что известный ученый провел свои детские годы, пришедшиеся на времена Великой Отечественной войны, в деревне Толкачи, мы узнали благодаря Сергею Юшкевичу из города Белыничи. Именно он передал в редакцию уникальные воспоминания Валентина Юревича – выдержки из значительно более обширных мемуаров, предназначенных для публикации в Эквадоре, переведенных им на испанский язык и включающих в основном информацию чисто профессионального назначения. Предлагаем выдержки из этих воспоминаний нашим читателям. Также они переданы в районный историко-краеведческий музей.

Из воспоминаний Валентина ЮРЕВИЧА (с сокращениями)

О проходе фронта на восток

«В 1941 г. мне было 3 года. Тем не менее, остались воспоминания о проходе фронта на восток. Я с мамой, ее младшей сестрой Надеждой и своим совсем маленьким братом Алесем во время частых перестрелок и ударов авиации укрывались в погребе у родственников в маленькой лесной деревеньке Селище. В погреб набивалось много людей. Снаружи, но не очень близко, стреляла артиллерия, изредка земля вздрагивала и просыпался сверху песок. На следующий день вернулись домой – в деревню неподалеку (Толкачи – от ред.), там ничего не изменилось.

Мать вспоминала, что летом 1941 г., когда через Толкачи проходили фронтовые немецкие части, их офицеры пожелали сфотографироваться с ее дедом. Тот был очень стар, сидел возле дома и безучастно наблюдал за идущими группами немцев. Старик выглядел, по их понятиям, весьма экзотически  седой, длиннобородый и аккуратно одетый в домотканые вещи. Немцы постояли возле него, подняли со скамейкой и потянули к бревенчатой стене дома, ужасно перепугав родственников. Мать смогла с ними объясниться, и эти офицеры успокоили женщин, сказав, что у них нет иных намерений, кроме того, как «запечатлеться» в компании типичного аборигена. Мать вспоминала, что проходившие на фронт войска вермахта местное население не трогали – «маршевые» офицеры и солдаты относились к ним практически индифферентно».

Трагические эпизоды

«Из годов войны могу вспомнить только несколько эпизодов. Тем не менее общую обстановку могу восстановить по рассказам и отчасти по воспоминаниям. Деревня Толкачи оказалась своего рода нейтральной зоной. От западного берега Днепра примерно до нашей деревни, т.е. километров 15-20, шли поля, перемежающиеся узкими полосками леса. Далее на запад все было уже наоборот, а еще дальше, к рекам Друть и Березина, подходил почти сплошной лес. Эта территория контролировалась в основном партизанами. Партизанский край начинался недалеко от нашей деревни, и немцы избегали здесь появляться. Но несколько раз за войну они проводили большие карательные операции против партизан, и тогда проходили через нашу деревню, но без особой стрельбы. Бои начинались западнее, на границах лесной зоны. Примерно в конце 1941 г. и в 1942 г. дважды в деревне останавливались вражеские части, на срок неделю или две. Но один раз это были словаки, другой раз какие-то русскоязычные «добровольцы» (так они себя называли). Эти тоже не зверствовали в отношении населения. 

Но в соседней деревне, Сметаничи, километрами пятью дальше вглубь леса, какие-то каратели под командой немецких офицеров согнали в один сарай две сотни человек и сожгли. Это было довольно обычным для времени оккупации Беларуси, как ни трудно вообразить это и страшно написать эти строки. История сохранила слова одной женщины, которая, увидев, как ее внучка одевает перед этим новые резиновые сапожки, закричала: «Зачем ты их обуваешь? Ведь в них твои ножки будут гореть жарче». 

О судьбах евреев

«Помню, у нас в доме в начале войны скрывалась врач Шкловской больницы Александра Иосифовна Товба. Чтобы ее, еврейку, случайно не увидели посторонние, сидела она большей частью под печкой, там имелся небольшой лаз, который вел в подпол. Спустя некоторое время ее перевели в другую деревню, подальше в лес. Потом она стала партизанским врачом, а после освобождения однажды нас навестила, позже бабушка в городе лечилась только у А.И. Товбы.

Евреев в наших краях было мало, в Шклове же их до войны проживало довольно много. У них были также свои отдельные поселения на другом, восточном, берегу Днепра. Старшая сестра моей бабушки вышла замуж в одну из тамошних деревень. И ее внук, мой троюродный брат Гриша, в начале войны был схвачен немцами вблизи такого местечка, приведен туда и там стоял в страшной очереди. Немцы выстроили детей-евреев в ряд, к колодцу. У колодца стояли два немца с винтовками, поднимали подходивших детей на штык и бросали в колодец. Очередь до Гриши не дошла, колодец уже был забит трупами. Потом он то ли убежал, то ли выяснилось, что он не еврей, и его отпустили. Мать также рассказала, что после ликвидации жителей шкловского гетто на месте расстрела долго шевелилась земля, которой засыпали братскую могилу; ходили слухи, что вылезали уцелевшие люди, выживших старались как-то укрыть, несмотря на угрозу репрессий. Дед запряг ещё тогда имевшегося у него коня и под вечер поехал к этому месту, но по дороге ему встретился односельчанин и сообщил, что теперь туда не подъехать, все подходы по приказу немцев перекрыты полицией». 

Несколько случаев

«Изредка в Толкачи из Шклова наезжала полиция, в основном, чтобы изловить молодых девушек и отправить в Германию. Молодых людей, да и вообще способных носить оружие, в деревнях практически не было – все ушли в партизаны. Рассказывали, что сразу после прохода фронта в июле-августе 1941 г. из нашей деревни и соседних снарядили подводы в Шаховский лес, где шли особо упорные бои, чтобы подобрать брошенное оружие. Главой семьи был дед, Егор Папков, ранее служивший председателем сельхозартели, затем местного колхоза, но в 1934 г. исключенный из партии и отстраненный от этой должности за потерю партбилета. Огнестрельное оружие вблизи дома хранилось тщательно спрятанным, сам же дед ходил с наганом в кармане, по утверждению матери, с тех лет, как она его помнит, и во время войны.  Сдал его властям около 1950 г.  после войны деда снова избрали председателем колхоза, и ушел он с поста после ампутации ступни.

Девушки прятались, их искали, однажды поймали мою двоюродную тетку. Она вернулась после Победы, но рассказывать о пребывании в Германии не хотела. Был и такой случай. Моя мать успела убежать от облавы, а ее сестру нашли в хате. Но дед и она сумели убедить немца, командовавшего полицаями, что трое малолетних детей (у Нади в ноябре 1941 года родилась дочь Светлана) – все ее. Немец посоветовал деду поучить дочь палкой за то, что успела столько народить. Но этот унтер-офицер еще был, видимо, очень добрым немцем. Один из полицаев, житель соседней деревни, сказал немцу, что ему врут, а в доме живет еще одна молодая женщина. Немец обозвал полицая свиньей и велел тому убираться. После войны этот полицай отсидел в лагере положенные несколько лет, а потом пришел к деду с бутылкой мириться. И сумел спастись от топора только потому, что у деда в то время уже не было половины ноги…

Еще один пример хорошего немца. Один раз наш дом заняли немцы. А мы все дня на два-три переместились в погреб, где стояли бочки с солеными огурцами и капустой. Я до сих пор помню сырость, запах капусты и огурцов. Света в то время болела корью. Немецкий врач по фамилии Коптер давал для нее лекарства и даже приносил детям шоколадки. Шоколадок я не помню, а приятный вкус соленых огурцов припоминаю. Знаю также, по рассказам, что в партизанском отряде сражались два немца, перешедших на сторону наших. 

Наш дом стоял на краю деревни, немного на отшибе. В 1943-44 гг. в ходе так называемой рельсовой войны, почти каждую ночь, вечером и утром, ее навещала группа партизан, 3-4 человека, идущих на железную дорогу Могилев-Орша. Бабушка готовила для них еду, запеченную в печи картошку и свеклу. Мне полагалось спать в это время, но иногда я просыпался и, хотя был малолеткой, понимал, что происходит, и никому не говорил днем об этом. Однажды партизаны вернулись печальными – один из них погиб при взрыве».

День освобождения

«Я еще запомнил день освобождения, кажется, 29 июня 1944 г. По приближающейся канонаде было ясно, что фронт уже рядом. С утра через деревню на запад промчался немецкий отряд на подводах, без стрельбы и не останавливаясь. Но вскоре в той стороне послышались пальба, и поредевший отряд погнал подводы обратно. Оказалось, что соседнюю деревню уже заняли партизаны и встретили немцев огнем, а их немцы опасались больше регулярных частей – партизаны в плен не брали. Они предпочли сдаться солдатам Красной Армии. Я наблюдал за этим, спрятавшись за кустом крыжовника в огороде, за что потом получил нагоняй от бабушки, ведь могли меня принять за партизана в засаде и подстрелить.

Вскоре появились красноармейцы. От мамы услышал: «Наши! Наши!» Помню, как мама срезала в комнате розу и побежала на улицу, я за ней. Увидев, как она целуется с солдатами, я спросил: «А кто же здесь мой папа?», чем вызвал всеобщий смех. 
Незадолго перед освобождением, в 1944 г., в деревнях отловили неосторожных парней, совсем подростков, объявили их полицаями, даже дали винтовки. Все они при первой же возможности сдались нашим. Был среди них и один из мой двоюродных дядей, Николай. Он рассказал, что его сразу призвали в Красную Армию, но начальник особого отдела много раз его допрашивал, почему же он стал служить немцам. Он отвечал, что его согласия не спрашивали. Наконец, один раз не выдержал и сказал контрразведчику: «Потому что ты меня от этого не спас в 41-ом году». Тот дал парню хорошего пинка, выставив из землянки, и больше с этим не докучал. А дядя прослужил до 1948 г.»

О родителях

«После окончания учебы отец и мать были распределены на работу в железнодорожную школу в Калинковичах Гомельской области.
Незадолго перед войной после того, как отец ушел служить в армию, мать вернулась в Толкачи, стала директором сельской школы. Она учительствовала в школе и в годы оккупации.  Учительницей стала и ее младшая сестра, тетя Надя.

Мама моя родилась в 1915 г. Она сумела окончить среднюю школу, причем старшие классы находилась в райцентре Шклове, в 16 км от Толкачей. Кроме нее на такой подвиг решился только один паренек. Говорят, что встречали волков и стаи одичавших собак по дороге. После школы она прошла учебу на рабфаке и поступила на отделение языковедения историко-лингвистического факультета Могилевского пединститута. Там же учился и отец. В этом пединституте и довелось встретиться моим матери и отцу, здесь они полюбили друг друга… 

Отца после двух лет учительства в Калинковичах приняли на работу в Могилевский пединститут и вскоре направили в аспирантуру Минского пединститута. Он проходил там подготовку более двух лет, но в мае 1939 г. его призвали в армию. Вскоре он получил «кубик» в петлицы (звание мл. лейтенанта), и через неделю их воинское соединение перешло тогдашнюю восточную границу Польши. Через Слуцк двинулись освобождать Западную Беларусь, далее на Несвиж, и затем в направлении Гродно. Видели польских военных и полицейских, но боев на их пути не происходило. Отцу запомнились сплошные потоки шедших вдоль дорог на восток еврейских беженцев и приветливое отношение к красноармейцам местного населения. После этого освободительного похода, в конце зимы 1940, отца в составе его части отправили на финскую войну.

К началу войны он был лейтенантом и служил в артиллерийском соединении, носившей название отдельной огневой бригады, исполняя одновременно обязанности командира взводов связи и автовзвода, а также начфина.

Мой отец, как он говорил, повоевал недолго. В августе 1941 г. часть бригады снова попала в окружение и без боеприпасов пыталась выйти лесами. В конце концов после скитаний и стычек с немцами в группе кроме двух-трех десятков солдат осталось два офицера – майор, начальник штаба бригады, и мой отец. Они переоделись в солдатское обмундирование, однажды утром после отдыха обнаружили себя в кольце немцев. И так попали в плен, их вывезли на Запад. Отец хорошо знал немецкий язык, рассказывал, что понимал гόворы местных славян, мог с ними объясняться – лагеря военнопленных ведь были нередко за пределами самόй Германии. Видимо, это помогло выжить. А ведь у него было четыре неудачных побега».

Выжить помогала толока

«Во время войны и в первый год после освобождения лошадей в деревнях не было. Пахали землю сообща. К плугу привязывали поперечную жердь, за нее хватались женщины, человек пять-шесть, и тянули. За плугом шел наш дед. Это называлось «талакá». Хозяйка участка давала помощницам обед с выпивкой, самогоном. На другой день пахали участок другой соседке, и так пока не выполнят работу для всех членов толоки. У нас был участок с полгектара. Часть шла на огород, на остальном – сеяли примерно пополам картошку и рожь. Зерно мололи на ручной мельнице. Бабушка выпекала ароматный и очень вкусный ржаной хлеб в печи, этим она занималась и позже, когда в магазине было вдоволь хлеба».

Школьные годы

«Я пошел в школу на второй год после освобождения, в 1945 г. Но в 1944 году первый класс вела тетя Надя, я ходил к ней на уроки, нерегулярно, только когда хотел, и так выучился читать и писать. Так что в первый класс я пошел уже знающим и так и оставался отличником все три года, что учился в Толкачевской школе. Помню, уже под Новый год, как-то увидел в окно, что к школе бежит бабушка. Она буквально влетела в класс и закричала мне: «Беги домой, папка вернулся!». Я вскочил и застыл от растерянности, а многие ученики расплакались. Потом я понял, что это были те, у которых отцы погибли на войне. 

В январе 1946 г. отец снова поступил преподавателем в Могилевский пединститут. Почти 3 года отец жил на квартире у двоюродного брата матери, потом в комнате общежития преподавателей и приезжал к нам на выходные. В 1948 г. его комната освободилась, и семья переехала в Могилев. Сейчас в этом здании общежития находится музей В.К. Бялыницкого-Бирули.

Затем отец получил квартиру в деревянном доме неподалеку от Быховского рынка, бывшем купеческом особняке, разделенном на 4 или 5 квартир, где жили преподаватели института. При доме был сад и небольшой огород. Я перевелся в ближайшую школу, № 11, где и пребывал «до победного конца» в 1955 г. В этой же школе стала работать учительницей русского языка и литературы и моя мать. В 1950 г. родился мой младший брат Владимир».